— Она, эта женщина… Хильда… была моей любовницей, — сказал Бальтазар. — Ну, недолго, но все же…

— Мы знаем, — сказал Ремедий.

Бальтазар опешил.

— Почему тогда вы не арестовали меня?

— Не было смысла.

— Никогда не понимал нашего капеллана, — сказал Фихтеле и покачал головой.

Ремедий пожал плечами.

— А кто тебя просит понимать его?

— Я видел, как Рехильда изгоняет болезни, — сказал Бальтазар. — Вы за это убили ее?

— Дар целительства — дар власти над людьми, — сказал Ремедий Гааз, явно повторяя не свои слова. Сам бы никогда не додумался.

Бальтазар смотрел на своего бывшего товарища во все глаза. Задрав монашеские одежды повыше колена, Ремедий поставил аркебузу на пол, между ног, и принялся шуровать шомполом.

— А власть над людьми — это гордыня, — заключил Ремедий. — Смертный грех.

Бальтазар дернул углом рта.

— У меня поручение к Иеронимусу, — сказал он.

— А, — отозвался Ремедий. — Понятно.

Бальтазар помялся еще немного, потом спросил:

— Ты можешь его позвать?

Ремедий молча встал, сгинул в недрах большого дома. И Бальтазар остался один в пустой темной трапезной. Свечи, аркебуза, вино в бокале. Он покачал головой.

Он не видел Иеронимуса полтора года — с тех пор, как тот покинул Раменсбург, оставив после себя дурную память, страх и мертвую Рехильду Миллер. А не разговаривал с ним и того больше. Года четыре. Еще с тех времен, когда оба таскались со Сворой Пропащих под знаменами бесноватого Лотара.

Бальтазар Фихтеле так глубоко погрузился в свои мысли, что не заметил, как вошел Иеронимус. Вздрогнул, увидев перед собой того, о ком только что думал.

— Можно подумать, вы появились из-под земли, отец Иеронимус, — сказал Фихтеле. И опять прикусил язык.

Иеронимус хмыкнул.

— А ты все такой же еретик, Фихтеле, как я погляжу, — заметил он. — До сих пор дуализмом балуешься, а?

Фихтеле побледнел.

— Прости, — тут же сказал Иеронимус. — Я не должен был так шутить.

— Шуточки у вас, отец капеллан, — пробормотал Фихтеле. И опять невпопад сказал, сам почувствовал.

Иеронимус ждал, пока Фихтеле придет в себя. И как ни странно, Бальтазар постепенно успокаивался. Допил вино, потер пальцами лицо.

Мракобес заговорил первым:

— Как живешь, Фихтеле?

После смерти Рехильды Миллер Бальтазар недолго оставался в Раменсбурге. Боялся. Только дождался доротеиных родов. Он был очень привязан к своей сестре и не скрывал этого.

Эгберт изводился страхами за жену и будущего ребенка. А Бальтазар — тот слишком был подавлен гибелью своей любовницы, которая не любила его. Когда у Доротеи начались схватки, оба свойственника ушли в кабак к Готтеспфеннингу. Под вечер туда явилась Катерина Харш, помогавшая при родах. Мужчины к тому времени уже безнадежно напились. Женщина сурово поглядела на них и объявила, как отрезала: «Мальчик».

— Как Доротея, здорова? — спросил Иеронимус.

Бальтазар кивнул.

Тогда Иеронимус произнес имя, которое Бальтазар боялся услышать.

— А Николаус Миллер?

— Николаус умер.

После публичного сожжения Рехильды Николаус Миллер заперся в доме, никого не желал видеть. Ждал, пока к нему придут, арестуют, начнут допрашивать. Никто не пришел. О нем словно позабыли.

Миллер перестал ходить в церковь. Отец Якоб несколько раз пытался достучаться к нему, но Николаус не открывал. Прислуге было запрещено вступать в разговоры с кем-либо.

Кончилось тем, что отец Якоб, человек грубый и решительный, призвал к себе несколько горняков и при их содействии выломал дверь в доме почтенного гражданина Миллера. Николаус публично был объявлен одержимым. Обезумевшего от горя старика силой вытащили из дома. Отец Якоб принялся выхаживать его. Лечение заключалось в том, что священнослужитель поливал больного отборной бранью, заставлял есть мясо даже по постным дням, таскал на службы, а по вечерам рассказывал все, что происходит в городе.

— Честно говоря, я думал, что от такого лечения Николаус помрет через неделю, — сказал Бальтазар Фихтеле. — Но он начал оживать. Тогда отец Якоб во всеуслышанье заявил, что бесы изгнаны и Николаус Миллер возвращается к полноценной жизни. Проклятье, так оно и было. Никогда не думал, что отец Якоб способен творить чудеса.

— От чего же тогда умер Николаус Миллер? — спросил Иеронимус, слушавший очень внимательно.

— С ним случился удар, — сказал Фихтеле.

Прислуга Николауса разыскала Бальтазара вечером в воскресный день, в кабаке, пьяного. Повисла у него на рукаве, умоляя идти с ней. Спьяну Бальтазар принял ее за потаскуху и с радостью согласился.

«Только у меня денег сейчас нет. В долг поверишь?» — сказал он, заранее зная, что не заплатит.

Девушка заверила, что денег не нужно. Это еще больше подняло дух подрывника. Она притащила его в дом.

— Так спешила, будто ей черти на пятки наступают, — рассказывал Фихтеле. — Я грешным делом подумал, что девице очень приспичило, и радовался, предвкушая удовольствие. Каково же было мое негодование, когда в постели я обнаружил разбитого ударом старика!

Он помотал головой.

— Я был так пьян, что решил, будто это соперник, и попытался выбросить его из кровати. Только когда он заговорил, я узнал его. Он назвал имя Рехильды. Тогда я начал трезветь.

— Что он сказал? — тихо спросил Мракобес.

— А? — Бальтазар вскинул глаза, встретил внимательный взгляд, покраснел. — Всякие глупости, как любой больной старик. Напомнил мне о том, что я любил его жену. Якобы это чувство делает нас близкими людьми — его и меня. Назвал ваше имя. Тут у меня подкосились ноги. — Бальтазар криво пожал плечами. — Нагнали вы тогда на нас страху… Миллер заметил это, хотя и был очень болен, и предложил мне присесть на его кровать. Я едва не рухнул прямо на него. Он сказал, что умирает. Хотел проститься со мной. Так глупо все вышло, блядь…

— Так ты попрощался с ним? — спросил Иеронимус.

Бальтазар кивнул.

— Я сказал ему: «До свиданья, господин Миллер», — мрачно поведал он.

Фихтеле привез письмо от Лотара Страсбургского, на службе которого нынче состоял. Граф Лотар настоятельно просил Иеронимуса фон Шпейера незамедлительно прибыть в Страсбург.